Начавший писать — человек мыслящий

Начавший писать — человек мыслящий.

«Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевленнии»
(из рукописи поморского проповедника XVIII века Ивана Филиппова).

Крестьянские воспоминания, а тем более дневники, единичны, почти уникальны.

Человек, начавший писать — даже и собственные воспоминания о прожитой жизни,
— уже самим этим фактом ставит себя в особенное сословие людей: людей мыслящих.
(«Он у нас оригинален, ибо мыслит» — так афористически определил это человеческое качество Пушкин).

Начавший писать

Обретая дар письменного слова,
пишущий человек берет на себя смелость выражать собственные мысли в самой отточенной, в самой ответственной форме.

Человек, собирающийся писать воспоминания о собственной жизни, непременно должен осмыслить ее важность и историческую ценность[4].
А готов ли к этому русский крестьянин?
Может ли он ощутить себя хоть на минуту принадлежащим к какой бы то ни было «аристокрации»?

Да и о чем он может «вспоминать», проживши большую часть жизни в русской деревне?
Что особенно интересного может зафиксировать?
Ну, допустим, сведения о погоде или о природных явлениях,
происшедших в его округе,
о том, когда прошел ледоход на реке в таком-то году, засушливое ли было лето,
были ли грибы в лесу.
Связанный с природой самым непосредственным образом (от погоды напрямую зависит его полевая работа),
крестьянин, кажется, как никто, способен выразить множество ее состояний, описать ее выразительные оттенки.

Но кому это интересно?

Во всяком случае, крестьянин не представляет себе, что эти сведения могут пригодиться кому бы то ни было…

Он уверен, что в большой стране «ученые люди» сумеют разобраться в той же погоде лучше, чем простой труженик.

Носитель традиционной культуры, крестьянин может представить гору сведений о местной топонимике, этнографии, быте, нравах.

Но опять же: кому интересен быт одной из бесчисленных деревень Руси?

Кого могут взволновать ее труженики и бессребреники, пьяницы и негодяи?

Крестьянин не надеется на отклик — и помалкивает.

Многие сомнения обуревают пишущего человека, часто он попросту не справляется с ними.

И молчит — даже будучи грамотным, памятливым и расположенным к писанию.

«Поздно вечером, когда отец засыпал, я зажигал лучину и писал. При малейшем шорохе я гасил лучину. В течение целой зимы я учился читать и писать.
К концу Великого поста я уже читал, а на Святой мог бегло прочитать Псалтирь. Я был счастлив. Кроме «Еруслана Лазаревича» и «Бовы Королевича», прочитал с замиранием сердца и сказку с удалыми песнями о Стеньке Разине.»

Те мелочи «вседневной жизни», о которых он мог бы поведать миру лучше иных людей, так и остаются незафиксированными, так и уходят и очень редко могут быть восстановлены, что называется, задним числом.
Или восстанавливаются в искаженном виде.

Вот моя деревня,
Вот мой дом родной.
Вот качусь я в санках
По горе крутой…

Это поэтическое «воспоминание» ярославского крестьянина Ивана Сурикова сделалось общеизвестным не только потому,
что в свое время попало во все буквари и книги для начального чтения, но и потому, что было в определенном смысле «самодостаточным».

Его могли «применить» к собственному детству девять из десяти жителей Руси, считавшие к тому же, что какая-либо дополнительная конкретизация этой «картинке» попросту не нужна: всё в ней и так ясно.
И если бы им сказали, что уже через два-три поколения внукам надо будет объяснять, что такое «салазки», «светец», как «плетут лапти», — не поверили бы.
Человеку вообще свойственно воспринимать окружающую его обыденность как «извечную» и попросту не обращать на нее внимания.
Показательно, что и в стихотворении Сурикова «бытовая» картинка из детства быстро сменяется фантастической картинкой из сказки, которую рассказывает бабка:

И во сне мне снятся
Чудные края.
И Иван-царевич
Это будто я…

Ведь не только ребенок уходил от обыденности — сами «взрослые» крестьяне, как с горечью отметил Некрасов,
с большей охотой приобретали книжки об «английском милорде», чем сочинения Белинского и Гоголя…

Во-вторых,
крестьяне, которые писали воспоминания,
чаще всего неохотно вспоминали о своем пребывании в «земледельческом сословии».

У них мы немного найдем «деревенских» картинок, подобных стихотворным картинкам детства у Сурикова. Ярославские и нижегородские мужики предпочитают вспоминать о «необыденном».
О путешествии в Соловецкий монастырь или в Иерусалим, ко Гробу Господню.
О том, как скрывались по разным углам Руси от гонителя-старосты. Об удачной торговле на ярмарках.
О «добровольном» плену у чеченцев…

Как будто эти крестьяне не пахали землю, не косили сено, не ковали лошадей, не убирали урожай.

Нет, они указывают, что эти крестьянские обязанности исполняли, и даже справно,
но почему-то пишут обо всем этом неохотно и мимоходом, как о чем-то «не главном» в жизни.

————-Отчего это?

На севере, да еще и при скверных почвах, земледельцу прожить вообще труднее.
Нужно приучиться вести сложное и многовариантное хозяйство.

Сеять разные породы семян и постоянно помнить, на каком из неурожайных, бедных полей какие именно семена сеять (а какие поля и вовсе не засевать, оставляя под паром).
Пасти разные породы домашнего скота (а пасти их надобно в разных местах!) и заготавливать сено на зиму.
Собирать ягоды, грибы, выращивать огородные овощи, ловить рыбу, охотиться.
И к тому же успеть всё это сделать за короткое северное лето.

То есть нужно быть предельно инициативным:

постоянно думать,

рассчитывать,

брать на себя ответственность.

Необходимо быть самостоятельным, уметь помогать самому себе в случае природного бедствия: нападения диких зверей, наводнения, болезни.

А когда нужно — уметь объединиться с соседями: тем более что селения расположены далеко друг от друга…

Источник:
https://azbyka.ru/fiction/vospominanija-russkih-krestjan-xviii-pervoj-poloviny-xix-veka/

Таким образом делаем вывод, благодаря обучению грамоте и выражению своих мыслей в письменном виде , человек быстро развивался.

Дорогой друг!